|
Вот все говорят: «Венеция, Венеция…» Петербург – это Северная Венеция, Вышний Волочёк – Русская Венеция… Но всё на самом деле не так. На самом деле, Венеция – это Итальянский Вышний Волочёк, а Петербург… Петербург – это Северный Вышний Волочёк. Нигде нет такого раздолья, как у нас в Волочке, такого переплетения улиц и проспектов, людей и их судеб. И каналы наши с реками дадут фору всем прочим городам, будь то Венеция или Петербург. Там всё чопорно, а у нас всё по правде. Всё сделано с загадкой и с несомненным проникновением чуда, которое не оставляет наш город надолго в одиночестве. Если бы чудо было человеком, то можно было бы сказать, что оно проводит у нас свои выходные и праздники. В то утро я подняла свою голову с мягкой подушки навстречу яркому оранжевому солнцу. Оно переливающимися лучами сочилось сквозь стекло окна и пробуждало ото сна абсолютно всё. Если бы красавица, спящая в стеклянном гробу, повернулась лицом к такому вышневолоцкому солнцу, то ей бы не понадобился поцелуй жениха. Олежка сладко спал, отвернувшсь в противоположную сторону от манящих лучей, и мне совсем не хотелось его будить. Я накинула халат, и осторожные шаги перенесли меня на кухню. Там я заварила самый вкусный кофе в моей жизни. Именно такой был у него аромат – самый-самый нежный, хотя коричневый порошок был родом из «вчерашнего» пакета… При каждом глотке перед моими глазами отчетливо проплывали зеленые колумбийские плантации кофейных деревьев, на которых трудились люди, одетые в разноцветные одежды. В основном это были женщины. Работницы с большими плетёными корзинами ходили вдоль рядов благоухающих кустов и собирали зёрна. Им тоже светило вышневолоцкое солнце и манило, манило, манило… Над плантацией играла музыка. Это определённо был Людвиг ван Бетховен. Я иногда очень любила его переслушать. Звучащая мелодия наполняла действия женщин ритмом, и они, кружась, словно танцевали с кустами… Всё было очень символично, потому что сеньор было ровно шестьдесят четыре, а Бетховен изо дня в день заваривал себе кофе чётко из шестидесяти четырех зёрен. Как будто каждая работница выискивала самое спелое зернышко для четверга или вторника великого композитора… Может, и родина всех сочиненных венским классиком сонат и концертов была вовсе не Европой... Может, каждая мелодия росла в своем зёрнышке кофе в Колумбии, а потом женщины с отменным слухом – единственным критерием отбора на работу - собирали их и отправляли в Австрию… Бетховен заваривал свою кружку и придумывал, придумывал… Говорят, таким кофе бывает лишь тогда, когда ты влюбляешься. Ты просто понимаешь, что это другой кофе – самый-самый вкусный. Странно… Ведь с Олегом я уже не первый день и даже не первый год… Мои ноздри за время кофейного завтрака радостно оживились, и я, сама не понимая, почему, распахнула форточку. А оттуда… Оттуда, из освободившегося прямоугольника городской природы, в помещение хлынул свежайший аромат леса. Всё, что растет в лесу, перемешивалось в нем: запахи березы, ели, земляники, грибов, обросшей мхом земли. Тончайшие привкусы перекрещивались трелями птиц, трением рогов оленей друг о друга, сопением лося и глухими ударами лап зайца о почву опушки. Ворвавшийся воздушный «букет» буквально пронзил меня насквозь. Когда я была маленькой, я вообще думала, что в России невозможно вырубить весь лес. Я была уверена, что если собрать всех-всех оленей страны в одно стадо, то станет понятно, что северные олени носят на своих головах еще один, дополнительный, лес. Если на земле деревья вырубят подчистую, то олени отдадут запасной лес - и всё будет хорошо. -1- |