|
Много есть на свете кольцевых дорог, но о тебе я никогда не знал, не догадывался. А как увидел на карте – сразу замечтал: вот, приеду, проеду по тебе! О, Кольцевая! Не видно тебя пока среди жгучих красных трав за окном, и среди жёлтых не видно, и среди зелёных да чёрных не видать! Есть ли твои отражения в отблесках костров из пылающих шпал? Или в болотцах, усыпанных жёлтой листвой? Есть ли ты в пронзительном гуле колёс? Нет, нет тебя нигде! Может, ты есть в чёрном дыме, вырывающимся из труб тепловоза при каждом отправлении от станции? Нет, и тут тебя нет! А ночью тебя и вовсе бессмысленно искать. Я и не искал. Сидел себе после Ухты в полутьме вагона на опустевших боковых местах, вглядывался в чернь за окном: в пики чёрных ёлок, подпирающих тёмно-серое небо. Я сидел и думал: почему же взрослые и дети едут в разные города? Почему первые – в Воркуту, а вторые – в Волкуту? И где ты, Волкута? Нет тебя на Кольцевой! Воркута есть, Комсомольский, Воргашор, Юршор, Северный есть, а тебя нет! О, Волкута! Мифический город! Русская Атлантида! Исчезнувший Китеж! Сибирск! Я сидел и думал, пил вино, а машинист то и дело ни с того ни с всего кому-то сигналил в ночи. Чёрт возьми, кому он там сигналил? Встречных поездов нет. Медведям и оленям, выбегающим на рельсы? Впрочем, сигналит он и сейчас. Да ещё этот пронзающий пространство и время завывающий гул колёс! Он – точно продолжительный скрип двери в фильме ужасов… — Что это поёт? – спрашивает Полина, белобрысая пятилетняя девочка. — Это колёса… Как в страшном кино. Если ещё добавить, что в здешних местах были произведены два подземных ядерных взрыва, то картина за стеклом совсем может предстать пугающей. Но это как смотреть, какими глазами, как слушать. Вот ныне я вижу одно лишь красное полотно вокруг, слышу одинокий стук колёс в тишине. Ты словно на Марсе! И слева, и справа одна всхолмленная равнина, покрытая алой травой. Другая планета! А где-то на теневой её стороне Кольцевая. Отпустишь же взгляд в красное поле надолго, и тотчас повсюду начинают звучать “Персидские мотивы” Есенина. Мерещится и сам поэт, лежащий на вишнёво-розовом ковре с травинкой в губах. Рядом с ним, подогнув под себя ноги, сидит та самая персиянка, которой он рассказывает о далёкой северной стране: Шаганэ ты моя, Шаганэ! Потому, что я с севера, что ли, Я готов рассказать тебе поле, Про волнистую рожь при луне. Шаганэ ты моя, Шаганэ. Да какая рожь? Какая рожь? Ничего тут нет. Одна красная тундра. И луна ночью не выходила, не освещала свернувшуюся калачиком Кольцевую… О, Север! О, кольцо! Когда я думаю о кольцах, немедля будто птица взлетаю над Москвой и гляжу на её кольца с неба, на эту огромную мишень с Кремлём в самой десятке. Первое, второе, третье, четвёртое, пятое, шестое… Бульварное, Садовое, Третье, МКАД, “Малая бетонка”, “Большая бетонка”… О, кольца! -1- |
|