|
Вот бывает же так, что человек не нравится всем, да и больше того – не нравится всем по делу. Ни знакомым, ни даже в какой-то мере собственной семье. Жену вечерами вниманием обделяет, усваивать трудные уроки детям помогает с откровенной неохотой, если вообще помогает – а более всё к телевизору стремится или после рабочего дня поддать чуть может в своё удовольствие. Иван Петрович был как раз из тех. Да и отчество лишнее всё-таки: не тянули его внешность с возрастом на прикладывание отцовского имени. Для многих он являлся просто Иваном, для кого – Ванькой, а для кого и, несмотря на своё бытовое безразличие – Ванюшей, хоть и безразличие это от поведения соседа-бобыля Серёжки ничем по сути не отличалось. Но недолюбливала вся деревня, все тридцать дворов, Ивана в главном из-за его дотошного отношения к приметам. Женщина с пустыми вёдрами встретилась – он разузнавал и околицами огибал весь пройденный бедоносицей путь, на порог кто сел или, положив ногу на ногу, стал ею качать – сразу от него упрёк слышался в непринятии ответных мер. Бабки, и те плюнули бы через левое плечо – и забыть бы забыли. А Иван – что? Пока не сделаешь всё для отвода суеверной опасности – не отстанет. Тринадцатый по счёту? Выйди из-за стола голодным! Уронила подушку на пол во время заправки кровати? Иди в церковь от бесов избавляться! И не завтра, а прямо сегодня! Нет, сейчас же иди! Платок, платок не забудь! Не станешь же блюсти – словами загнобит, со всем присущим ему ёрничеством! И что тут поделаешь – не робкого он десятка, крепенький, и работать, как не крути, любил. Приходилось возмущаться сквозь зубы или ж потокать ему, чтоб чёрт этот отстал. В общем, не было человеческого спаса от Ивана – хоть стороной его обходи! И так бы продолжалось и продолжалось, верно – до его смерти, но однажды всё переменилось. Отправляясь в город, послала Иванова жена ненаглядного за водой к колонке. То, что сам он брёл летним днём с двумя пустыми вёдрами по поросшей клевером улице – его, конечно, нисколько не смущало. А вот бабка Авдотья, проходившаяся веником вдоль своего забора и выметавшая обгоревшие в костре листья, кои разлетелись во все стороны – та, дело, безусловно, другое! — Мать, что ты тут полосы несчастья вычерчиваешь!? — засмеялся Иван, поравнявшись. — Мела бы, пока никого нет! А то и гостей не будет! И почтальон с пенсией не зайдёт! — Топай, топай отседова, Ирод! — огрызнулась старуха. — Нинка сослала за водой, вот и пёхай, а то ща как веником съезжу по горбу! — Бабка ты, бабка, — почуяв словесную власть, возмутитель спокойствия вовсе остановился в надежде ещё боле попотешиться над Авдотьей, — какой же я тебе Ирод?! Он ж еврей! — Щас как съезжу! — замахнулась у забора бабуля. — Ну-ка, Люська, дай ему ведром по жбану! Люся вышла как-то совсем неожиданно для Ивана из дома, что стоял напротив. И тоже – с двумя пустыми вёдрами. Нет, её он нисколько не боялся, но всё же когда возле два человека, противоположных тебе по взглядам – то уже куда сложнее проявлять дерзость, тем более, что Люська за словом бы в карман точно не полезла. — Что, опять домогается, баб Авдоть? — захохотала соседка, в мгновение ока пересекшая дорогу и оказавшаяся рядом со сгорбившейся маленькой старухой. — Да какой там… — поморщился Иван, исподволь, тайком от суженой, всегда питавший какое-то, можно сказать, нежное чувство к черноволосой статной женщине. И был он, без сомнений, такой далеко не один. — Так, обратил внимание на веник… И в то самое время, когда сказал он слово “веник”, из-под бабкиного забора появилась чёрная кошка Глашка, проживавшая в примыкающем слева к Автотьевым владениям двору Кушкиных. Мяукнув, кошара неспешно прошагала аккурат к середине дороги – туда, где только-только с пустыми вёдрами ступала Люся – и, увидев тотчас вскинутое Иваново коромысло, дёрнулась прочь от людской троицы. Не сразу понял Иван, что произошло – а как понял, то ужаснулся, однако ж вида поначалу не подал: слышал он по телевизору про Бермудский треугольник, но что бы самому попасть в такой! Этого быть не может! А ведь ещё как может! -1- |
|||||||