|
И хочется прямо запустить в одну из нежащихся на соседней крыше чаек тем самым яблоком, что только-только выпало из клюва после неудачного нападения. Нет, даже не просто запустить, а скрытно его катнуть, точно шар в боулинге, по металлическому желобу, в конце которого кемарит распластавшаяся пернатая. Хочется, так сказать, выбить одиночный стамбульский страйк. Самая красивая девушка, улыбаясь, не возражает. Аккуратно подкинутое яблоко тихо падает на соседнюю крышу и начинается медленно катиться по желобу. Чайка открывает глаза. Приближающийся красный шар вызывает птичье недоумение. В мгновенья чайка взлетает – и поднабравший скорость фрукт вхолостую падает с крыши вниз. Нам становится смешно. Как спасшейся в последний момент чайке – не знаю. А потом я вдруг задумываюсь и непроизвольно чёрно шучу: — Хм, а что, если внизу была, скажем, коляска с местным младенцем… — Ты что? Не говори так… — одёргивает меня самая красивая девушка. — Да, так же можно и убить какого-нибудь турчонка, — продолжаю я, улыбаясь. — И потом даже можно будет сказать, что первый шаг к возвращению Константинополя сделан. — Саш, хватит… — Хорошо, хорошо. — Кстати, — вспоминаю тотчас, — есть же легенда, согласно которой, турки не хоронят своих умерших в европейской части Стамбула, то есть здесь, где мы сидим, а хоронят – там, в Азии, — я показываю на другой берег Босфора, впадающего перед нами в Мраморное море. — Они так делают, потому что, по легенде, город будет возвращён христианами. Повисает долгая пауза. Мы молчим, светит яркое солнце. Вскоре я встаю со стула, прохаживаюсь по крыше, подхожу к тому её краю, с которого открывается красивейший вид на Святую Софию. Смотрю сначала на храм, затем вниз, на типичнейшую узенькую стамбульскую улочку – и вижу, как по ней, спускающейся к морю, к Азии, несколько человек несут на плечах гроб, обёрнутый в ярко-зелёную, расшитую золотой вязью ткань. -2- |
|