Этот случай произошёл в российском городе N. А мог бы произойти в городе L или M. Да, собственно, там он тоже имел место, и даже более того – происходил там в разных формах каждый божий день. С бедным или богатым, тощим или полным, взрослым или юным россиянином.

Молодой рабочий завода K Максим сидел в одиночестве посреди асфальтовой аллеи на скамейке, освещаемой ярким лунным светом и высоким бетонным уличным фонарём. Пальцы его правой руки обжимали металлическую банку со светлым пивом, опиравшуюся серебристым дном на синие джинсы, пальцы левой – зажжённую сигарету, которая, как маленький неугомонный камин, согревала октябрьским поздним будним вечером.

В Максимовой черноволосой голове медленно кружили безразличные мысли: то вспоминалась недавно закончившаяся очередная смена, то ни с того ни с всего из памяти выныривало детство – лазание по склонам песчаных карьеров, бесконечное ожидание матери на ступеньках магазина, – то будто икона из похожего на церковный полумрака проявлялась вечно стрекочущая, всё знающая и потихоньку набирающая вес Ирка, на которую Максу было и будет по большому сердечному счёту наплевать.

Впервые он, решивший после пивной аллейной посиделки не идти с друзьями по домам и вместо этого оставшийся на лавке один, ощутил текущую безысходность, мало отличимую от грядущей. Максим, точно на счётах, перебрал в воображении каждого исчезнувшего между тёмных деревьев друга, перемешал, словно карточную колоду, различных знакомых и полузнакомых, пролистал, как календарь, своих родственников, даже самых маленьких – без сомнений пройдущих по родительскому пути.

От всех до единого веяло жизненным трагизмом. Серостью российских будней и выходных, не различимых по своей сути, повторяемых всеми и вся, с личными кредитными пирамидами, расписанными фломастерами лестницами хрущёвок, сверкающей на экранах чёрно-лазурной – нефтегазовой – Москвой, сосисочно-шашлычными дымами среди грядок, зимними ежевечерними диванными ток-шоу и сном под чёрно-белую рябь отвещавших ТВ-каналов. Днями, не приносящими ничего для души нового, по-настоящему интересного, вдохновляющего, не трогающими душевные струны, не заставляющими душу хоть на самое малое время вспархивать или безудержно падать – за исключением рождений детей, свадеб, похорон и просто пьяных гулянок под пляски с задушевными разговорами, после которых сначала голова ходит ходуном, а потом подолгу лежит на заклании.

Едва снова подул осенний зябкий ветер, Макс поёжился и застегнул до верха молнию на порядочно выцветшей красной ветровке. Последняя, самая долгая, затяжка разогрела слюну, через секунды отправленную вслед за окурком в бетонную урну, что стояла рядом со скамьёй. Сплюнув, Максим сделал продолжительный пивной глоток и безучастно осмотрел всё вокруг.

Внизу чернели пыльные туфли со стёртыми каблуками, над головой простиралось полоса не по-осеннему чистого чёрного неба, с которого светили бесчисленные яркие звёзды и их предводитель месяц. Тёмные ветви деревьев, росших по обеим сторонам аллеи, шелестели боязливо, будто с опаской, походя на шепчущихся о чём-то сокровенном великанов. Может – об абсолютной пустоте асфальтовой дорожки, может – об ищущем и не находящем подходов к своей душе человеке на лавке, а может – о самой лавке, являвшейся дальним родственником шуршавших жёлто-коричневых переговорщиков.

Составлявшие скамейку доски происходили из леса в Вятской области. Сосна, попавшая на деревоперерабатывающую фабрику, десятки лет росла среди многих своих близнецов у самого края боровой опушки. Безветренными часами своей стройностью она походила на голубые кремлёвские ели, в другие, намного более беспокойные, дни – её хвоя дрожала словно осиновые листья, навеивая библейское предание о повесившемся на осине Иуде Искариоте из-за предательства Иисуса Христа.

-1-

1 2 3 след