|
Что перемешались все – тут ничего не было удивительного: любой вопрос, касающийся России, всегда делил собравшихся на русофилов и русофобов, что на одной, что на другой стороне. Самые ярые русофилы не брезговали заседать в коричневых шапках-ушанках, как было и сейчас. Их негодование легко угадывалось – нервные взмахи крыльев за спиной заставляли уши ушанок подниматься на добрые девяносто градусов. Если же разгорался спор на наиболее животрепещущую тему – сегодня это были отношения с Зинкой, – ушанка и вовсе легко адресовалась в оппонента, что неминуемо отдавало шапкозакидательской бравадой. В порядке вещей то здесь, то там вспыхивали лёгкие стычки, стаканы с живой и мёртвой водой “нечаянно” опрокидывались на имеющего другое мнение соседа. В центре бурлящего амфитеатра располагался пока ещё пустующий престол Всевышнего, окружённый охраняющими четыре стороны света ангелами: Михаэлем, Ориэлем, Габриэлем и Рафаэлем. Перед престолом, метрах в десяти, одиноко стоял обычный деревянный стул, на котором сидел Иван Петрович, терпеливо дожидавшийся своей участи. Наконец, облака разверзлись, и Господь спустился на главное место суда. Михаэль, Ориэль, Габриэль и Рафаэль выдвинулись чуть вперёд, чтобы расширить вверенную им территорию. Увидев Бога, Федькин зажмурился, потому что белоснежные одеяния Всевышнего будто утопали в идущем от них ярком свете, превращаясь в одно большое светило. Лицо Господа также было неразличимо – казалось, над его плечами возвышалось маленькое солнце или же самый ослепительный прожектор. Щурясь, Иван Петрович смотрел в пол до самого начала голосования о том, где ему родиться в новой жизни: в России или за её пределами. Возможно, то же делал и Всевышний, ведь среди царящей на трибунах амфитеатра вакханалии его уста не проронили ни слова. В конце концов, Бог просто поднял вверх руку, чтобы тут же резко её опустить. “Началось…” – подумал Федькин, и по его телу пробежала сильная дрожь. Получив сигнал, едва ли не половина ангелов и демонов тотчас вскочила со своих мест и принялась бегать по рядам с пустыми креслами, чтобы, нажав за отсутствующих кнопки, получить дополнительные голоса. “Где я? На небесном суде или в Государственной Думе?” – негодующе замахал головой Иван Петрович и закрыл глаза ладонью. Для Всевышнего нажимание чужих кнопок стало последней каплей. Он ударил что было мочи кулаком по подлокотнику престола и вскочил на ноги. Вмиг четыре охранных ангела разлетелись в разные стороны и зависли в небе над амфитеатром. Вокруг установилась абсолютнейшая тишина, все уши ушанок вернулись в прежнее, висячее, положение. — Не будет вам суда по закону! Будет суд по справедливости! — вскричал Господь. И продолжил уже спокойно. — Принимая во внимание два противных друг другу факта – пустячковость грехов, воспрещающую Федькину родиться в России, и его любовь к России – а любовь, я напомню, является главным в созданном мной мире, – я принял решение. — Я оставлю Федькина в России, но на самом-самом её краешке – на её границе, чтобы Федькина и заметно не было. В следующей жизни он будет пограничником. И раз грехи его столь мелки и незначительны, работать он станет на одном из самых спокойных участков – на границе с Монголией, в посёлке Наушки. Таково моё решение. Присутствующие в амфитеатре переглянулись, Всевышний взмыл в небо, а по щеке Ивана Петровича прокатилась скупая мужская слеза. Укоризненно перешёптываясь, ангелы и демоны стали вспархивать с мест и покидать амфитеатр. С каждой секундой Федькин всё хуже и хуже мог слышать их роптание: “Опять по справедливости, опять… Мы тогда на что… Никакой небесной демократии…” -2- |
|