|
Пока состав взбирался на мост, ехал по нему и спускался с него, всё плохое отходило на второй план, даже невзирая на то, что деревьев с несолнечной стороны было гораздо меньше, чем облепленных скопищем грузовиков низких построек: сверху они казались мелкими и сливались в одно целое серо-зелёное покрывало, в иссохший наполовину бор. Но едва звук железных колёс притих, не выспавшаяся девушка стала морщиться. Сперва её рассердил отвоевавший значительный кусок прибрежной земли автобусный парк. “Что, не могли найти место на том берегу?” – вопросила она про себя невидимых чиновников под “Цветочный вальс” Шуберта, и тотчас в её памяти всплыл родной Тобольск, где за городской окраиной, среди леса, власти возвели железнодорожный вокзал, будто это не вокзал вовсе, а аэропорт. Следом досталось однокласснику, решившему сразу после окончания школы пойти работать водителем автобуса. “Как можно вот так вот всё упростить и посвятить свою жизнь единственному монотонному, да ещё и малооплачиваемому делу? Или в этом всё же что-то есть? Что-то верное, что-то постоянное и человеческое? И смогла бы я выйти замуж за водителя автобуса?” Опять возникшая мысль об иллюзорном замужестве, которое неизвестно, когда состоится и состоится ли вообще, вызвала новое раздражение у пассажирки, год как расставшейся со своим страдальцем. В наушниках заиграл “Вальс си минор” Шопена. С первыми его нотами почувствовался недостаток солнечного тепла: и река, и деревья, и даже автобусный парк, из ворот которого разъезжались отдохнувшие за ночь жёлтые автобусы, освещались падавшими с неба лучами, а девушка – нет. Оксана повернула голову и увидела, что противоположное окно загораживал коротко стриженный мужчина. Тут же она невзлюбила его, как и его кудрявого соседа, и всех прочих людей, закрывавших своими головами, спинами и боками окна на солнечной стороне поезда. Иван тоже успел огорчиться, когда к рельсам подкрались хозяйственные постройки, за которыми не стало видно леса, однако их было немного – и вскоре перед его взором возник большой пруд. То тут, то там на его округлом берегу виднелись рыбаки: где одиночки, где компании из двух-трёх человек. Одни восседали на раскладных стульях, вторые стояли памятниками, сложив руки на груди, третьи философски ходили взад-вперёд, четвёртые вели разговоры, отчаянно жестикулируя. “Что, интересно, тут водится? – озадачился молодой человек. – Небось, одни караси. То ли дело у нас! Эх, сейчас бы с парнями на рыбалку! Всё, точно народ соберу, давно уж не сидели. Надо будет только удочку обновить, старая совсем никуда… Даже на карася не пойдёшь. И охота им тут сидеть… “Охота”… Каламбур прям. Охота рыбу ловить!” Иван, до того внешне не выражавший никаких эмоций, улыбнулся. Кудрявый попутчик искоса посмотрел на него и вновь углубился в разгадывание кроссворда. Если бы однажды рыбачивший тут сосед рассказал Ивану, что в проносившемся мимо пруду, незамерзающем даже зимой, водится не только карась, но и сом, и сазан, и карп, и плотва, и окунь, и судак, и жерех, то лучезарная улыбка, верно, не покидала бы молодого человека весь едва-едва наступивший день. Вместо этого попутчик, проведя шариковой ручкой по поседевшим кудрям, напротив клетки со словами “Европейская столица мадьяр” уверенно написал “Будапешт”. Плюгавым строениям, правда, без водных вкраплений, суждено было прижаться и к несолнечной стороне: они ещё больше огорчили сонную маявшуюся девушку. Чуть же из-за перемешенных с деревьями серых нагромождений выплыла такая же серая высоченная массивная труба теплоэлектроцентрали, питавшей пруд с сомами и сазанами тёплой водой круглый год, раздражению Оксаны не было предела. Доминировавшая над всем вокруг труба подсознательно проассоциировалась у девушки с торчащей посреди низкоэтажного Парижа Эйфелевой башней, вожделенным символом многих женщин мира, а башня в свою очередь – с мужским фаллосом: в чём, как объясняют люди, и есть её сакральная тайна. Пассажирке, во что бы то ни стало, захотелось, чтобы сейчас, именно сейчас какой-нибудь красавчик положил ей руку на плечо и сказал бы что-нибудь брутальным мужским голосом. -2- |
|||||||