|
Бабка Авдотья и деревенская Венера взялись уж в открытую спроваживать смутьяна уставшими прожигающими взглядами – он же всё не уходил и не уходил. — Чё не идёшь-то, Ирод? — потрясла сызнова веником старуха. — Щас, щас пойду, не переживай. — Топай, топай. — И потопаю. — Смотри, баб Авдоть, не идёт же, — усмехнулась Люся. — Иш, надоел уже, давай, давай топай! — Потопаю, потопаю, ты, давай, лучше подметай лучше! Ждал Иван какого-нибудь соседского пса или ребятёнка, должного нарушить границы треугольника, созданного бабкой с веником, женщиной с пустыми вёдрами и чёрной кошкой – да всё не дожидался. Тем временем старуха с соседкой поняли, в чём дело. Выпрямились! Зашагали важно взад-вперёд какими-то доселе невиданными широкими шагами! — Ах, Ванька, Ванька, да ведь ты попался! — засмеялась Люська. — Попался, голубок, попался. Ну я ему покажу сладкую жизнь! — воспрянула духом бабушка Авдотья. — Он ещё на коленях будет тут прощение просить! Всех собак отгоню, людям воспрещу хаживать близко! Как раз Нинка уехала в город! До вечёра пробудешь тута у меня, Ирод! Иван замолчал. Кудахтанье соседских дьяволиц быстро перестало его заботить – осознав всю сложность ситуации, он сперва-наперво принялся ребром подошвы сапога прочерчивать линии, за которые ему никак нельзя заходить. Получился почти равносторонний треугольник. Мужчина вспомнил школу, замёрзшие чернила в чернильницах, соседа по парте Гришку Ивнякова. Грихи уж не было в живых: давно он разбился на мотоцикле на крутом повороте при въезде в деревню. “Надо будет обязательно заглянуть, вспомнить добрым словом у могилки”. Весть об опростоволосившемся сельчанине вскоре разнеслась по всей округе. Подле дорожных Бермуд собралась добрая половина деревни. Все стояли и словесно помыкали Иваном. Сарказм в самой своей чистоте, злорадная желчь, разных степеней и пошлостей шуточки – всё настолько сильное, как бывает только в деревнях – буквально прогрызали три невидимых стенки. Они били пленного как крохотные костлявые кулачки, как легковесные сухие деревянные палки. Кто-то из ребятни даже пытался ткнуть в севшего наземь мужчину прутиком: “Дядь Ваня попался! Дядь Ваня попался!” Однако ж люд был чрезвычайно осторожен – никто не переступал проведённых границ. К вечеру, насмотревшись и настоявшись, многие разошлись, в том числе и Люся. Она давно уже сидела на лавке перед Ивановым домом, дожидаясь из города рыжеволосую Нинку. Наконец, та появилась с тяжёлыми сумками – а тут ещё Люська ни дать ни взять прямо набросилась на подругу, чуть не сбив с ног. Свидетельница и одновременно участница пленения в красках, с размахиванием рук рассказывала Нине о произошедшем. О том, какой заслуженный позор настиг Нинкиного мужа. Впрочем, и сама Нина увидела в случившемся поучительный знак судьбы: “Так ему и надо, чёрту. Утомил. Так хоть жизнь поучит. Пущай посидит, подумает о жизни. Но надо ему хоть под зад что подложить, да пару яблок дать – чтоб не заморился голодом”. Жена взяла то, о чём подумала, и отправилась с подругой к Авдотьевому двору. Иван сидел, смотрел на скачущих по веткам высокой берёзы птиц, прислушивался к доносящемуся с хутора ржанию лошадей. “Вот угораздило-то… И что ж ни одна скотина не идёт. Мог бы кто прошмыгнуть – всего делов-то. Одних псов в деревне больше, чем людей”. Однако четверо кобелей, наряду с оставшейся скудной толпишкой, лишь изредка облаивали любившего замахнуться на собак мужчину и, точно разумные, совершенно не намеревались ставить лапы внутрь треугольника. -2- |
|||||||