— А к девке придёшь жить – заест. Не работаешь, лежишь. То ли дело, свой дом.

— Вот, Андрюшка – в Москву уехал, семья распадётся. Он там, она с Машкой здесь.

— Да сейчас девки как собаки!

— Им бы только в кафе посидеть, погулять, матерщина проскакивает.

— В городе почти все такие. Ребята наши воронежские говорят: “Сидят, матерятся”.

— Отовсюду мужики к Любе идут, едут, она ж медсестра. Шоколадку принесут – она никому не откажет, девка простая. У меня все простые. И мужик у меня простой был.

— В двадцать пять он всё сам делал: пол настилал, двери… Природа такая была. Отец такой, и он такой.

— Девки у нас простые, не боевые. А сейчас надо матюгом да утюгом. Пришёл чуть пьяный – нахлопают калошами, и пошли.

— Если бы моя Люба никем была, ей бы никто ничего не выпахал, никто бы ей ничего не делал. Она две тысячи получает. Раньше пять, а сейчас сократили.

— Ну что жалишься? — доносится из кухни голос дочки.

— А что? Мы разговариваем.

— Бабка-то у нас колготная!

— А что это значит?

— Хлопотливая, — улыбается тётя Люба.

— В Нижнем Большом так, вообще, говорят: мяшок, вярёвка.

— Нижнее Большое, Вышнее Большое… Там малый, фермер, хороший, на самолёте грузы привозит. Всем платит. Тысяч по десять – хорошо. А они все рады до смерти.

— А Вы были в Москве?

— Да, два раза.

— Понравилось?

— Хорошо, просторно, туалеты большие.

Я улыбаюсь.

— А город?

— Город – хорошо. На вокзал Вася меня вёз (муж другой дочери – Галины, – отец Лёши и Насти. – Прим. автора). Ой, машины ползут! Лёд! Четыре порядка, плывут!

— Много?

— Ой-ой-ой! Кинотеатр Вася ещё показывал. Цыгане там выступают. У дороги жерелки стоят – проститутки.

— Баб Надь, а ещё в больших городах были?

— Ой, не…

— А в Воронеже?

— В Воронеже была, маленькой. На ёлки ходила, у тётки. Она у меня боевая была, боевая. В войну на самолёте летала!

-23-

пред 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 след