|
Слава богу, что после окончания школы меня наконец-то забрали в армию. Здесь уж я точно был предоставлен самому себе, ну и командирам - тоже. Это намного лучше, чем зависеть от предков, ведь тут я был как все. Быть солдатом оказалось для меня идеальной ролью. В армии не надо было кидаться камнями – здесь разрешали и, более того, принудительно рекомендовали стрелять по-настоящему. Так пролетали неделя за неделей, месяц за месяцем, год за годом. Когда же началась Вторая мировая война, предвкушение стрельбы по самым что ни на есть живым и изворотливым мишеням - людям – просто не давало мне покоя. Вскоре нас перекинули во Французскую Северную Африку, а потом и в саму Францию, где мы должны были помогать второму фронту. Началась та самая, настоящая, война. Я давил на курок, не раздумывая. Всякий раз, когда я передергивал затвор винтовки, мои уши слышали три отчётливых слога: «ку клукс клан». Говорят, этот звук стал названием одноименной организации. Мне он чрезвычайно не нравился, но постепенно я привык и к нему. Нам поставили задачу освободить Францию и ряд других, более мелких, государств. Нужно было спасти всех, кроме Швейцарии, потому что ее никто не захватывал, потому что она, мол, была нейтральной. По моему мнению, именно за ней будущее. Она не влезает в конфликты – её не трогают. Все идут друг на друга, убивают, калечат, а Швейцария – нейтральная, цела и невредима. Если мир расколется надвое, если разделится на добро и зло, на белое и чёрное, на тех и этих, на солёное и сладкое, на тупое и острое, на любовь и ненависть, на красивое и уродливое, то этот безумный ломоть Старого Света останется нейтральным. Как ни странно, но как раз именно там, в стране часов и сыров, я выступил в роли палача. Возле границы Франции и Швейцарии мы спасли двух пленных, которым немцы железными скобами выдернули почти все золотые зубы. В тот момент я понял, что представляет из себя золото Третьего рейха. Увиденное поразило даже меня до глубины моей чёрствой души. Мы не стали на месте расстреливать пойманных садистов по двум причинам: во-первых, нужно было действовать тихо, а во-вторых, спасенные французы попросили нас, по возможности, не делать этого на территории их страны, чтобы фашистская падаль не оставалась на родной для них земле. Наш отряд вместе с конвоируемыми спокойно перешёл никем не защищаемую границу и забрёл в первый попавшийся залесок. Там я выбрал дерево попрочнее, вскинул веревки на шеи немцев и вздёрнул их. Убивая нацистов на войне, я чувствовал себя как рыба в голубой воде реки Сан-Антонио. Нет, сначала боевые действия казались мне большим двусторонним тиром: у тебя есть мишень, и ты сам – мишень. Но потом во мне все переменилось. Я возненавидел фашистов окончательно и бесповоротно. Шаг за шагом американская армия приближалась к Берлину. Мы все шли, шли, шли… День за днем… Шли пока кто-то не поставил красный флаг на Рейхстаг, и война не закончилась. Я был расстроен и подавлен. Мне не за чем было ехать домой… Что бы я там делал? Мне хотелось воевать. И я остался. На территории разрушенной и капитулировавшей Германии перед нами поставили новую задачу – искать и ловить прятавшихся главарей вермахта. Ловить тех, кто развязал эту войну, тех, кто был виновен в гибели миллионов людей. Чтобы поймать всех, нам потребовалось более полугода. Но и после этого я не поехал домой. Нас перебросили в Нюрнберг, где мы принялись охранять самую важную прослойку коричневой чумы. Работа в местной тюрьме иногда пугала даже такого матёрого бойца, как я. Вечера и ночи, проведенные там, густой темнотой и щемящим ужасом отдавались во мне. Я с таким нетерпением ждал наступления каждого утра! Я ждал восхода как манны небесной. Ждал его, как голодный русский, поляк или еврей ждали засохшей корки хлеба… Наши же парни умудрялись играть здесь, в грязной, промозглой тюрьме, в этот чертов баскетбол. Только одной этой мысли хватало, чтобы сойти с ума. -2- |