|
Солнце освещало всё вокруг яркими лучами. Они пробегали по стенам, по жёлтым кремлёвским домам, запутывались в листве зелёных кремлёвских деревьев, испускающих вкусные весенние ароматы. Но более всего Лёньку завораживало, когда лучи пробегали по форме ветеранов, усыпанной позолоченным и посеребрённым металлами. Будто каждый ветеран был светящейся галактикой. Пылающие наградные звёзды и медали-планеты кружили в них без остановки. Одна галактика, другая, третья. Самый настоящий космос! Вселенная! Вселенная, в которой обычные люди, напоминающие серые невзрачные планеты, кружатся вокруг больших огненных звёзд. И Лёня был центром в точности такой же, но своей звёздной системы. Увидев будущее, Леонид стал улыбаться, что всех присутствующих в землянке немцев вогнало в настоящий ступор. Никто не мог понять, что происходит с допрашиваемым во время жесточайших пыток. Вульф не выдержал первым. Желая сакрально постичь происходящее внутри пленного, Людвиг поставил рядом стул, схватил за руку партизана и попросил применить к нему те же пытки, что приходились на русского. В продолжение видения в Лёнькиной голове зазвучал метроном. Всё на территории Кремля успокоилось, замерло и вместе с ветераном начало слушать методичный стук. Расстроенный гнетущим отсчётом Леонид с силой выдернул свою руку из сжатой ладони гауптмана, чтобы снять с себя пилотку. Так партизан почтил память погибших. Затем он положил руку обратно на подлокотник стула, и новая игла без промедления впилась в плоть под его ногтем. Вульф вцепился в чужое запястье сильнее прежнего. Прекративший стучать метроном вернул в город праздник. Торжество было настолько великим, что Лёнька с большим трудом сумел вместить в себя эйфорию от него. Салюты, цветы, гирлянды. Эндорфин, гормон счастья, ударил во все Лёнькины капилляры, вены и артерии. Теперь он не то что не чувствовал физической боли – он просто-напросто оказался где-то вне процесса её доставления. Будущее заглушило всё. Лёня не произносил ни звука даже тогда, когда прямо перед ним стали жарить на сковороде карася. Он просто плакал. Слёзы падали на его руки, падали на обхватившие их руки немца, видевшего в точности всё то, что видел пытаемый. Прощаясь с единственным другом, Леонид вообразил себя идущим с карасём-ветераном по Новгороду. С небольшим аквариумом, в котором плавает рыба-партизан, усыпанная маленькими медалями. На ней – крохотный чёрный парадный китель, бежевая рубашка, чёрный узкий галстук, махонькая бело-чёрная фуражка с золотой кокардой посередине. Кто сказал, что золотая рыбка – это не рыба-ветеран? Может, у неё не золотая чешуя, а китель в золотых медалях? За что карась получил награды – Лёнька не знал. Возможно, за то, что плескался, предупреждая людей о немецкой лодке, плывущей в ночной тишине к береговой деревне. Может быть, он взбаламучивал ил, когда фашисты пытались наловить себе рыбы на пропитание. Как жаль, что Лёня так и не пообщался с карасём, не узнал его мыслей. Как жаль, что всего того, что он видит в Кремле, вообще может не быть. Как жаль, что может не быть этого мая. Лёнька более чем отчётливо понимал, что если он расколется, то праздник будет проходить позже. На месяц или два. Знойным летом, а, может, даже слякотной осенью или ледяной зимой. Но не в тёплом мае, устраивающем всех, абсолютно всех. Не в тёплом мае, изрезанном грозовыми тучами как напоминаем о произошедшем. -2- |