|
Сию же минуту, будто волной, его уносило с берега в ту весну, когда он видел похожую вселенную, держа за руку пытаемого партизана. Только теперь словно из него выбивали показания, словно его насильно сажали на поезд и оправляли на работы в Германию. Единственным спасением в новгородские ночи для гауптмана был сон, часто граничащий по времени с бессонницей. Приходя в гостиничный номер, Людвиг зарывался в одеяло, утыкался лицом в подушку и с жаждою бродящего несколько дней по жаркой пустыне ждал грядущего праздника. Как только вступал в свои права решающий день, солнце поднималось на самую верхотуру неба, а сквозь закрытые окна пробивались музыка с шумом гуляющих людей, Вульф открывал свой коричневый чемоданчик, вынимал из него небольшой аквариум и выходил наружу. Он шёл к реке, которую дважды пересекал пешком лишь в один день в году. Людвиг спускался на самый край берега Волхова, зачёрпывал воды в аквариум и направлялся на Горбатый мост. Нависающее над рекой огромное белое коромысло было в точности таким, каким гауптман увидел его в первый раз в землянке. Из-за почтенного возраста походка бывшего немецкого офицера всегда была неспешной, осторожной и с виду весьма жалостливой. Дряхлый старик с трудом взбирался на вершину моста, чтобы с не меньшим трудом спускаться с неё и проходить через арку в красной кирпичной стене внутрь Кремля. Уже на мосту к Людвигу начинали подбегать дети и дарить цветы, несмотря на то, что он был без медалей и звёзд, в обычном сером костюме. Немец ни с кем никогда не разговаривал, даже не говорил “спасибо”: то ли больше всего боясь своего ломаного русского и того, что за его морщинами разглядят солдата вермахта, то ли больше боясь самого себя. Правда, Вульф никому не отказывал. Он просто впредь нёс аквариум одной рукой, слегка прижимая его к телу для устойчивости, а в другой руке держал всё увеличивающийся букет цветов. Люди, наверняка, думали, что он контужен. Некоторые из них даже часть пути поддерживали Людвига за локоть. В такие моменты, в моменты, когда немец шёл в обычном сером пиджаке среди ветеранов, блещущих золотыми кителями, ему становилось совсем невыносимо, потому что он присутствовал на чужом празднике жизни. На самом великом торжестве жизни из всех торжеств. А ведь это мог бы быть и его праздник. Поэтому гауптман держался, как мог. Он стискивал остатки зубов, с самой большой для него силой сжимал в ладони стебли цветов – да так, что цветочный сок будто насквозь пропитывал пальцы своими каплями. Проходя по территории Кремля, Вульф всегда останавливался только один единственный раз – напротив памятника тысячелетию России. Огромный чугунный колокол, окруженный сверху до низа чугунными фигурами людей, будоражил сознание. Он будто краеугольный камень подпирал собой все несущие конструкции самой большой страны в мире. Словно солнце, пролетая над ним, всегда толику задерживалось, чтобы полюбоваться и зарядиться энергией его величия. Людвиг всегда с минуту смотрел на монумент, а потом, точно ощутив прилив сил, значительно бойче двигался дальше. Немец выходил через противоположную арку из Кремля, пересекал короткий каменный мост над пристенным рвом, шёл через Софийскую площадь и упирался в массивное бежевое административное здание с величественными белыми колоннами. Его можно было обойти и слева, и справа. Людвиг, находясь дома, в Швейцарии, часто задумывался, где он больше раз проходил за все эти годы. Казалось, что чаще он всё-таки выбирал дорогу, идущую слева. -4- |