|
В одночасье отчаявшись, скотч ощутил слабость сначала в голове, потом в туловище, затем в лапах – и плашмя упал на чёрную вулканическую брусчатку. Вся мировая собачья тоска, тесно переплетённая с мировой собачьей злобой, выразилась во взгляде скотча, тщетно пытавшемся просверлить Кремлёвскую стену. Ни трепыхавшийся поводок, ни сновавшие повсюду люди не могли хоть на капельку отвлечь Тоби от того факта, что главные псы разлучили его с самой красивой, самой лучшей собакой на свете. В вине застенных псин терьер нисколько не сомневался: кроме них, некому было отдавать приказ подошедшему полицейскому. Грызшая изнутри боль стихла только в метро, куда Егор донёс ослабшего питомца, как раньше, под мышкой. Станция словно врач сделала скотчу крохотные обезболивавшие уколы: на его глазах с десяток пассажиров с любовью, улыбкой, нежностью потёрли носы железным собакам. Две же сердобольных киргизских девушки и вовсе прикоснулись ладонями к носу самого Тобика, что заставило его хвост слегка повилять. “Ах, эти псы за стеной! Эти псы…” Заняв свободное место в углу вагона, Егор положил любимца на колени. Хмурый, не по годам бородатый сосед по лавке вздрогнул, зацокал и демонстративно дёрнул ногой – так, чтобы она по касательной задела свисавшую голову Тобика. Бесцеремонная человеческая подлость погрузила скотча в новые раздумья: “Нет, всё же там, за стеной, живут не псы – там живут люди! Потому что собаки не могут быть настолько злыми, не могут исподтишка делать зло себе подобным! Мы не такие! Добро же, добро есть в каждом псе, в отличие от людей! В каждом!! Пусть даже он без дома и без хозяев. Человек, тот – не животное, не собака, и тем он хуже. У него легко может не быть любви, имеющейся во всяком псе: в любом задорном терьере, злобном бульдоге или склонной к хандре таксе”. Трогание поезда вышло грубым – голова Тоби повторно подскочила с Егорова колена , вследствие чего перед взором терьера предстала сидевшая напротив низенькая жилистая женщина с длинной рыжей косой. Пальцы её рук обжимали древко с точно таким же полотном, которое скотч видел до встречи с Жоськой: с чёрной собачарой, чья левая лапа держала на цепи восседавшего у пустой миски старого человека, а правая – с любовью гладила старика по плечу. “Нет, такого не может быть, – уверенно заключил скотч. – Это неправильный рисунок. На месте пса должен быть другой человек! Наверное, поэтому с таким плакатом я видел всего двух людей”. Понять терьера было не сложно. Столь малое количество людей, подчёркнутое им, объяснялось наличием в России начала XXI века гигантского числа политических девственников. Вот шёл по улице человек, считавший себя умудрённым жизненным опытом, всё знавший, во всём разбиравшийся, а на самом деле – политический девственник, с мировоззрением подростка, а не взрослого. Хоть раз выйти на легальный митинг и отстоять свои права в прямом смысле этого слова – для него было невозможным. Провести же на ногах два-три часа на церковной службе – это пожалуйста, это само собой. А час или два на митинге, просто одним своим молчаливым присутствием выразив несогласие – нет, это выдавалось за уму не постижимое. Причём самым удивительным являлось то, что политическая девственность переходила в России из поколения в поколение: политические девственники рожали новых политических девственников, производя своего рода непорочное политическое зачатие. Каждый новый раб государства воплощал собой одновременно и Иисуса Христа, и Деву Марию. “Всего двух людей! – сердито повторил про себя терьер, продолжая глазеть на плакатного пса, ласково поглаживавшего старика. – Ведь многие люди должны понимать, что такое отношение собаки к человеку немыслимо! Не надо подменять понятия, не надо!! Собачья любовь, она одна! Её не может быть с цепью. Да ещё у пустой миски. Собачья любовь одна, одна, одна!!” -5- |
|||||||