|
Снега уже не было. Прижимаясь к железной дороге, снаружи тянулись полосы заиндевелой травы и безлистых жёлтых деревьев, что росли из тёмной голой земли, простиравшейся до самого горизонта. Сверху, на небе, оранжевая воздушная завеса плавно сползала с безоблачного блекло-синего пространства. — Тут весна! — воскликнула попутчица зрелого возраста, едва взошедшее солнце стало светить ярко-ярко, и поправила очки. Полностью трава зазеленела перед нескончаемым, как Москва, Краснодаром. И так – до самых гор, до станции Тоннельной, на одной из стен которой синели два простых русских слова: “Люблю Витю”. Определённо, самые отчаянные девушки – это девушки, пишущие на заборах. Миновав полуторакилометровый тоннель, поезд застучал колёсами по долине реки Цемес, вмещавшей в себя большую часть Новороссийска – города c новёхонькими шестнадцатиэтажными районами на окраинах и советскими пятиэтажными в центре. Города, окружённого с севера и запада сопками, с юга – морем, а с востока – продольной бухтой и высящимся сразу за ней Маркохтским хребтом. Дневная панорама застроенной домами огромной речной долины смотрелась, безусловно, не так потрясающе, как ноябрьская ночная, с копошившимися под чёрными горами и тёмным небом тысячами жёлтых огоньков, но всё же – я снова приехал в Новороссийск! Уже своим, не чужим ему, не праздным гостем! Сразу замер, прислушался, ощутил: осенью на вокзале стоял штиль, теперь же дул лёгкий ветерок. В запасе у меня была ровно неделя, чтобы повстречаться с бореем. *** Точно я не помнил, когда стал мечтать о свидании с норд-остом: наверное, когда случайно увидел выпуск телевизионных новостей, в котором рассказывалось, как в Новороссийске ветер сбивал с ног людей, опрокидывал набок фуры, вырывал с корнем деревья, выплёскивал зимой морскую воду из Цемесской бухты прямо на скамейки и фонари, где она и замерзала. Чтобы ни в коем случае не пропустить начала боры, я вновь минимум трижды в день выходил на улицу, ступал на остроугольную Суджукскую косу, служившую водоразделом открытого моря и бухты, прохаживался по гальке взад-вперёд, но нужного мне северо-восточного ветра всё не было. Вместо него дули другие ветры: то двухметровые волны катили прямо на берег с юга, нисколько не пугая рыскавших по нему дворняг, то закручивавшаяся вода уходила совершенно в противоположном направлении – прочь от косы. Каждый раз на узкой галечной полосе мне встречались люди. Либо компаниями, либо парами, либо в одиночку прогуливались они по серым гладким камням. Любители свежего морского воздуха шли, даже когда погода безнадёжно портилась. Некоторые из них охотно останавливались у деревянного стола с двумя скамейками, что стояли на углу косы, по форме напоминавшей письменную галку. Оба её расходившихся “крыла” упирались в городской берег, образуя тем самым заполненный сине-бежевой водой треугольник – Суджукскую лагуну, никак не сообщавшуюся с Чёрным морем. За деревянным столом часто орудовал ножом Валерий Александрович – крепкий, круглощёкий, чуть полноватый мужчина начала пенсионного возраста с седым ёжиком на голове. Именно он смастерил и стол, и скамейки, и все прочие поделки вокруг: будь то крутившиеся ветроуказатели, тикавшие с утра до ночи солнечные часы, фигурки животных, статуэтки людей. Большинство изящных вещей, через время воруемых, умелец изготавливал из прибивавшейся к косе древесины. — Порой стволы приплывают из Турции, — говорил новороссиец, продолжая вытачивать новый шедевр. -3- |
|||||||