|
Планомерно готовясь к осуществлению задуманного, Димка кропотливо перечитывал книгу за книгой, целиком уходя в пожелтевшие от времени страницы, переносившие его в далекое прошлое, а иногда и в совсем другие, доселе непонятные и невиданные миры. Чего стоила только “Утопия” Томаса Мора… Младший помощник слесаря третьего участка пятой верфи проглатывал тексты взахлеб. Эти факты, эти слова давно канувших в Лету людей! Он считал их живыми и ни чуть не сомневался в постигаемой истине. Димон словно по-настоящему общался с матросами, рабочими, большими начальниками, попами и развратными женщинами, по крупице собирая разбившуюся на мириады осколков нужную информацию. Частенько, стоя за станком, парень что-то бубнил про себя, не на шутку пугая окружающих пышущими восторженной противоречивостью вздорами. Услышанное более чем всерьез настораживало коллектив, однако вечерний хмельной удар как рукой повитухи снимал абсолютно все возникшие сомнения. С заходом же солнца, вообще, наступало коронное время “русского Шерлока Холмса”. В затемненном цехе его рассказы становились для сидящих за столом балладами, причинами для постоянных споров и тихих политических распрей. За все эти годы только однажды захотелось все бросить. В один из тускло-серых дождливых осенних вечеров откуда-то из позабытых Богом уголков души накатила непреодолимая, клюющая будто наглый желтый цыпленок тоска, и было решено, что утром Димон расстанется с бредовой идеей, а собранный материал посетит пылающее жерло печки. Уснув в тяжких переворачиваниях и думах, набравшийся житейского опыта юноша провалился, сам не зная куда. Из кромешной тьмы, в которой он очутился, возник Учитель. Историк был точь-в-точь таким же потным и сальным, каким Димка его запомнил после проваленного экзамена. Наставник долго ничего не говорил и лишь смотрел на своего подмастерье долгим пронизывающим выражением толстолинзовых очков. Возмужавшему Димону стало так страшно, как давным-давно не было. Ему казалось, что по траектории обжигающего взгляда историка, очень напоминающей огненную дорогу, наступая в языки оранжевого пламени, один за другим бежали пыльно-бежевые татаро-монголы, ехали золотые римские колесницы, за которыми спешили черно-коричневые дивизии немцев, подгоняемые бело-синими мундирами кутузовской кавалерии. Учитель молчал, пока через сознание Ученика не пробежали и не проехали все бренные армии этого мира, а затем резко выдал: “Не смей! Не смей бросать начатое!” Набрав в себя побольше несуществующего во сне воздуха, педагог глубоко выдохнул, сказал всего одно предложение и исчез: “Учи удар ПГНГМНП!” Как только Учитель растворился в непроглядной черноте, Димон с трудом успокоился и даже решил больше не бояться. Однако, перевернувшись на другой бок, он почувствовал новую напасть, ни чуть не уступающую старой и моментально переросшую в животный ошеломляюще-леденящий страх. Перед ним из пустоты проявился Ленин. Ильич был настолько странным, что у Димы сам собой вырвался весьма нечленораздельный набор звуков: “ Э... о…а…э…э…” Вождь мирового пролетариата стоял без штанов, опираясь на левое колено. Его правая нога в полусогнутом состоянии прижималась к полу сандалем. И все бы, может, ничего, но дальше, в районе поясницы, Ленин удлинялся - трехметровая голая правая ягодица находилась в горизонтальном положении и своим дальним концом опиралась на вбитый в землю костыль. Козырек же знаменитой кепки главного коммуниста ни в чем не уступал обнаженной заднице. Он, такой же трехметровый, опирался на второй костыль, возвышающийся в противоположной стороне от первого. -2- |