|
Григорий снова заржал. Затем он набитыми, розовеющими костяшками пальцев стер капли водки с тут же промоченных стопкой губ и продолжил: — ПГНГМНП - это самый сильный удар, известный людям. Знаний о нем не найдешь во всяких там кунг-фу и прочей белиберде. ПГНГМНП – это удар из другого искусства, самого наиважнейшего – Искусства уличных драк. Причем русских уличных драк. Понимаешь, по сравнению с ПГНГМНП удар десантника, разбивающего о голову бутылку, выглядит тычком дряхлой старухи, отрывающей кусок газеты для того, чтобы растопить печь. Это удар одной левой руки, больше известный как “Одной левой” или, в изначальном варианте, как “Пока гром не грянет, мужик не перекрестится”, ибо когда он грянет, всему придет пиздец. Ты, наверное, спросишь, почему я упомянул именно о драках в нашей стране. Понимаешь, над русскими можно издеваться как угодно: любой торгаш может обвесить их на рынке, кто-то может посмеяться или кинуть слово недоброе вслед красивой девчонке, либо зарплату не выдать, просто обидно обмануть, и вот тогда, когда чаша терпения русских переполнится, будет нанесен ПГНГМНП. И тогда никто не будет разбираться, сколько составил обвес, какова была степень неприличности слова, на какие деньги обманули, потому что не с кем будет разбираться, ведь удар этот не слышит жалобных воплей, не слышит смердячества разной унижающей твари, права на унижение не имеющей. Удар этот есть первый закон диалектики, гласящий о переходе количества в качество, он есть суд без суда и следствия, но суд справедливый. Он есть закон божий, говорящий о том, что каждому воздастся по делам его. Однако при этом ударе воздается все и сразу. Я научу тебя ему. Уже с утра следующего дня Димон стал постигать сложную науку. Он познавал ее почти всегда перед началом рабочей смены, реже – после ее окончания, потому что “Кувалду” от занятий время от времени отвлекал алкоголь. Только нового наставника парень принялся называть не Учителем, а Мастером. Таким Димка был двадцать лет назад, десять лет назад, таким остался и сегодня, несмотря на то, что женился, завел детей и получил новую должность с несколькими подчиненными – младшими слесарями. Заканчивая скоблить по зубам уже обеспастенной щеткой, он четко для себя рассуждал, что поступил правильно, отправив семью в санаторий: “Пусть не знают о моем замысле, а когда узнают – пусть не осудят, ибо Учитель завещал мне стать Человеком, а я еще не стал им”. Завтрак. Положенные в сумку вещи. И Димон уже трясся в утреннем поезде, предвкушая предначертанную свыше четырехчасовую поездку в Москву. На протяжении всей дороги в его голове крутились одни и те же мысли – те, что вертелись там все эти долгие годы. Они совершенно разнились по своему содержанию, но были практически равноценны, что еще больше запутывало. Озадаченный Учителем, Ученик собирал их два десятка прошедших лет кропотливо и с накапливающимся пониманием того, что поиски эти могут длиться бесконечно. Так что нельзя было более терпеть. Чем дольше он ждал и искал, тем крепче его обнимал секрет, брал в свои таинственные клещи и сжимал, сжимал, сжимал до скрежета в зубах, до падающих слез, до выступления капелек пота. Димон перебирал версии одну за другой, перебирал, перебирал, старался остановиться на одной, но тут же всплывала следующая и т.д. по замкнутому кругу - когда он приходил к последней гипотезе, все неминуемо начиналось заново. В голове всплывали сады, коморки, цеха, дома культуры и подворотни – все те места, где он узнавал об удивительных предположениях-разгадках, из которых ему особенно нравились два, связанные с монетами, потому что деньги Димка любил. -4- |