|
— Но, Белый, мы же – потомки тех гусей, которые спасли Рим… Те гуси спасли Рим, а мы даже свою деревню от умирания спасти не можем… Ты посмотри, какая у нас река, какие широкие поля, какие птицы поют вечерами, какие бабуси пропитывают частушками вечерний воздух! И всё это без музыки, на слух! Да я сейчас пойду, наемся забродивших ягод и перещипаю правление в щепки! Эх, да умел бы я писать, я бы написал жалобу в Европейский суд по правам человека, хоть я и – гусь… Эх, Белый, Белый. Неужели нам остается ждать только красоту? — Да, Серый, именно так. Только она может спасти мир, а, значит, и с лёгкостью спасёт наше “Высокое”. В церкви мы с цыпленком теперь только и молимся, что о красоте. Просим Господа ниспослать нам её. — Белый, а как ты себе представляешь красоту? Что это? Неужели есть что-то красивее нашей деревни? Я бывал в других, даже два раза бывал в городе, на рынке, где меня никто не купил, но там всё страшнее, чем здесь, у нас. Что может быть красивее заходящего солнца, задевающего своими кончиками островерхие краешки изб и отражающегося искрящейся рябью в реке, в прудах? Что может быть красивее коричневой как шоколад лошади, пасущейся возле синей воды? И даже твоя церковь! Какой вид больше греет глаза, нежели серые деревянные купола, крест с сидящей на нём вороной, резные ставни, и когда всё это покоится на пологом зелёном холме? Что вкуснее запаха кадила, струйкой бегущего изнутри и перемешивающегося с ароматами цветущих яблоневых садов и отдающих тончайшей сладостью липовых аллей? Звук какого будильника красивее заливной трели нашего полоумного петуха? А, Белый? Что, что красивее нашей деревни? — Не знаю, Серый, не знаю… Однако есть что-то такое. Такое, чего мы себе пока представить не можем. Я верю, оно точно есть, верю, что оно спасёт нас. — Сколько ж нам ещё ждать… — Не знаю, но, может быть, уже завтра красота спасёт деревню. Главное – верить! Однако завтрашний день совершенно ничем не отличался от прошедшего. Красота не появилась. Белый же продолжал гнуть свою линию. Встав пораньше, он вновь забрался в курятник, чтобы утащить едва вылупившегося из яйца цыплёнка. Как только гусь схватил его, мелкий заверещал так, что помимо всех куриц проснулся и Серый, мирно нежащийся на деревянных досках внутри сарая. Давно бодрствующий петух, почуяв кражу своей кровинушки, в долгу не остался. Он погнал Белого за забор, потом оба выбежали на улицу и “почесали” по всей деревне. Серый просто не мог бросить друга в беде, сорвался с места, и, грозно гогоча, ринулся в погоню. Птичья драка случилась далеко за последним домом – там, где посреди полянки, окаймляющей вершину пригорка, стояли ржавые детские качели. Сначала петух повалил Белого на землю и пустил в ход свой клюв. Когда подоспел Серый, несколько длинных перьев уже обелили сине-жёлтое полотно незабудок. “Политик”, из-за пуховых потерь друга разозлившись ещё больше, с разбега врезался лапами в голову противника. Ошарашенный петух растерялся и в миг оробел. Гуси, чувствуя слабость врага, набросились на него с такой силой и так отчаянно принялись его щипать, что “будильник”, сильно размахивая крыльями, вприпрыжку помчался к хутору. Его истошное кукареканье ещё долго слышалось где-то вдали. Это была полная победа. — Ты цел? — посмотрел на товарища Серый. — Да вроде цел, лишь перьев не хватает. Но это как обычно, — хмыкнул Белый и завалился на правый, менее пострадавший, бок. -3- |