Князь посмотрел на солнце и невольно даже пригрозил ему про себя кулаком. Мол, эй, посмотри! Я всё равно дойду до колодца! Дойду, и напьюсь! Жадно. Проливая струи воды по щекам, по шее. Я буду пить как никогда не пил, самыми огромными глотками. Посмотри, я не сдамся!

И никто не сдался. Ступив на верейскую землю, троица зашла в первый попавшийся дом, где с порога припала к чаркам. Хозяева молча смотрели на незваных гостей, и только, когда пришедшие кончили пить, спросили их: “Князь, что происходит сейчас? Где мы? Долго ли нам ещё сидеть взаперти?”

— Скоро, скоро прибудем, — ответил Фёдор. — Потерпите ещё немного.

Домовладыка сел на большую кровать, легко уместившую и его, и его жену, и троих их детей: “Поскорей бы, князь, поскорее. Почти день, как хозяйство простаивает. Скотина до сих пор не кормленная. Поскорей бы…”

Путники вышли на улицу и, больше нигде не останавливаясь, направились прямо к Христу, всё так же неподвижно сидевшему на стуле возле собора, на высоком берегу Протвы.

— Ну что, вы готовы ответить? — спросил Иисус, едва верейцы приблизились к нему.

— Христос! — взял слово запыхавшийся князь. — Я передумал. Точнее, не то что бы передумал. Но я, много размышляя за время нашего похода, пришёл к совершенно иному выводу, нежели раньше, до встречи с тобой.

— И что это за вывод? — вопросил внешне толику озадаченный, но будто всё наперёд знавший Иисус.

— Не знаю, с чего и начать… И, пожалуй, расскажу, как всё было, как я бродил по путанице своих мыслей. Мне, Христос, нечего скрывать от тебя.

“Поговорив с тобой, мы отправились в путь, – приступил к объяснению городской голова. – Сначала мы шли вдоль обмелевшей Протвы, и я увидел, насколько она замусорена. Чего в ней только не было! Я вовсе не ожидал, что мои люди способны на такое. Задумался, что же толкает их к загрязнению реки, из которой они пьют, рыбу из которой едят? Дурь? Лень? Злые чары? Тогда, разгорячившись, я стал искать ответ. Да и как искать?! Увидев в иле обспоренную ездовую дугу, я начал вспоминать, по каким, зачастую, поводам ко мне приходили верейцы, из-за чего они бухарились, как умоляли их рассудить. И именно благодаря им я словно провалился в мир невежества, населённый сплошными человекопоросями. Они… Они творят там, что хотят!

Вот, скажем, один нарочно направил телегу в лужу, дабы облить прохожего и посмеяться над ним. Другой задел кого-то на базаре локтем, а тот, обиженный, как возьмёт, да огрызнётся, как накричит благими словами! И ударить может, драку затеять, пусть у него даже в корзине купленные яйца лежат. Да что яйца… Убить может! Очернит себя, но убьёт! Эти самодуры так и снуют во все нечистоты. Будто манят они их, всасывают в себя. Точно ответный толчок или показавшаяся впереди лужа – это такая лакомка, от которой нельзя отказаться. Река – это лакомка-помойка, мимо коей не пройти, словно несколько лишних шагов до отхожего места сделают тебе худо: лишат коровы или заставят устать, как никогда раньше не уставал от работы. Лакомка-грязь, лакомка-драка. Самодур будто бродяга или помоечник лезет во всякую блажь. Он как свинья. Но свинья – животное, и ей это позволительно. А эти…

Выкинул кувшин в реку: ты – свинья. Заехал в лужу, чтобы облить кого: ты – свинья. Обозвал кого-то ни за что, ещё и полез в драку: ты – свинья. И самое удивительное в том, что тот, кто богаче – тот больший свин. Потому что, заезжая на телеге в лужу или свысока оскорбляя, чувствует он свою безнаказанность. Дури у него от этого без меры. И если бедный – как поросёнок, то богатый – как жирный боров. Вреда от него в разы больше”.

-32-

пред 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 след