Посерчавший от своих же слов князь немного передохнул, а потом продолжил с явно возросшим негодованием: “И чем больше смотрел я и смотрю на всех этих самодуров, тем чаще напоминают они мне большие и малые кучки навоза. Те, что лежат по полям, те, что во все стороны источают скверный запах. Люди воротят носы при виде такого самодура? Отворачиваются от него? Это запах. Это не человек не приглянулся, нет – всё дело в идущем от него скверном запахе или лёгком запашке. И что удивительно, самодур, зачастую, вовсе не настораживается. Сколько раз я некоторым втолковывал, втолковывал… Втолковывал, втолковывал… Нет! Проще привыкнуть к запаху и не замечать его! А что из-за этого случиться может? Что случиться в конце? А произойти может самое страшное. То, страшнее чего нет. Может случиться, что собственные дети самодура однажды всё поймут и осудят. Ребёнок просто поймёт вдруг, что его отец или мать на самом деле – навозодел. Навозодел по жизни. Тот, кто гадит. Ребёнок вдруг понимает, что его родитель – гнилой человек. И дитя тотчас стошнит. Когда вы видите, что какого-то ребёнка на улице тошнит, то задумайтесь, а не потому ли? Не потому ли, что батя на его глазах выкинул опустошённый от хмеля кувшин в кусты, где малец не прочь был бы поиграть в прятки? У ребёнка может перемениться из-за этого отношение, чувства, и покинет его любовь – та самая, сыновья любовь. Любовь сына или дочери к родителям, их обожествление. Она просто возьмёт и исчезнет. Улетучится как пар выдоха в морозную погоду. Что, что может быть страшнее этого?”

Фёдор присел на стул и закрыл лицо ладонями. Иисус с двумя верейцами молча взглянули на городского голову.

“Что-то нечистая меня куда-то понесла… – ударил себя по щекам князь. – Я, вот, к чему вёл. Когда я подумал обо всём этом, то меня посетила ужасная мысль. Мысль о том, что если я устрою в Верее всё так, как устроено в особенном месте, если я привнесу сюда совершенство, то на самом деле ничего не изменится, потому что в скором времени самодуры всё загадят и испортят. Оказалось, что желание дать Руси совершенство, от взгляда на которое открывается истина – оно бессмысленно. Точнее, одного его мало. Оно необходимо, но его одного недостаточно. В первую очередь, нужно, чтобы люди, занимающиеся самодурством, перестали им заниматься. Точнее, даже не так. Я хочу, чтобы люди просто не делали хуже жизнь других людей. Пусть они будут дураками и самодурами, но только для себя. Как бобыли-пьяницы. Для меня запустелый пьяница чище любого дурака или вора, ведь, по сути, он делает хуже только себе. По сути, его нрав чище нрава любого из других грешников. И вообще, грешник ли он?”

Фёдор сызнова примолк. Он встал, принялся ходить взад-вперёд. Потом остановился. Сложил руки за спиной. Пробежал глазами влево-вправо – и изготовился говорить дальше. Он словно почувствовал себя оратором на большом сходе или большом суде, где правда в точности была на его стороне. Последнее придавало словам нужные как воздух спокойствие и уверенность.

“И это было только начало, – губы городского головы разомкнулись. – Далее я задумался над тем, что вдруг именно я и являюсь первостью такого отношения людей к природе, друг к другу. Вдруг моё сердечное сопричастие к жителям, забота о них расслабила верейцев, распоясала, создала у них видимость бытовой безнаказанности, подарила чёрствое бездушие. И тогда мы отправились в Орёл, чтобы узнать, как живут местные люди, какая у них власть, чиста ли у них река. И каково было моё удивление, когда мы увидели такое же замусоренное дно! Однако там все жаловались на своего князя и его окружение! Что же это означало?! Что реки будут замусоренными в любом случае: и при хорошем, и при плохом голове! И это ещё не всё!!

-33-

пред 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 след